Здесь заканчивается чудесная сказка о любви
Через несколько недель, проведенных на новой должности, тревожность Джулии возросла до уровня, которого я никогда не встречал. Она и раньше была немного нервозной, требуя от себя безукоризненного соблюдения неких стандартов. Теперь, в возрасте 27 лет, она застыла, оцепенела – придя в ужас от возможности разочаровать людей и произвести неверное впечатление.
Она весь день проводила на работе, пытаясь написать одно-единственное электронное письмо, присылая текст мне для редактирования, и так и не отправляя его адресату. В ее голове не осталось места ни для чего другого, кроме тревоги. За ужином она сидела, уставившись на еду; ночью она лежала, уставившись в потолок. Я не ложился спать как можно дольше, пытаясь успокоить ее – Я уверен, что ты отлично справляешься с работой, ты всегда это делаешь – но к полуночи я непременно задремывал, измученный чувством вины. Я знал, что пока я сплю, моей любимой жене не дают уснуть ужасные мысли, и она тревожно ожидает утра.
Она сходила к терапевту, а затем к психиатру, который прописал антидепрессанты и снотворное, что мы наивно посчитали перестраховкой. Она же не настолько больна, правда? Джулия решила не принимать лекарства. Вместо этого, она позвонила на работу и сказала, что больна. Затем однажды, когда мы чистили зубы, Джулия попросила меня спрятать лекарства, сказав: «Мне не нравится, что они в нашем доме и я знаю, где они лежат». Я ответил: «Конечно, разумеется!», но на следующее утро я проспал и поспешил в школу, забыв о ее просьбе. В то время я посчитал это мелкой оплошностью, вроде потери кошелька. Но Джулия провела весь день дома, уставившись на две оранжевые баночки с лекарствами, набираясь смелости, чтобы принять их все разом. Она не звонила мне на работу, чтобы рассказать об этом – она знала, что я сразу примчусь домой. Вместо этого, она позвонила в Италию своей матери, которая удерживала Джулию у телефона в течение четырех часов, пока я не вернулся домой.
Проснувшись на следующее утро, я обнаружил Джулию сидящей на кровати и рассказывающей спокойно, но бессвязно о своих ночных беседах с богом, и у меня началась паника. Родители Джулии уже летели в Калифорнию из Тосканы. Я позвонил психиатру, который снова посоветовал принимать лекарства. К тому времени я уже считал это отличной идеей – этот кризис был определенно выше моего понимания.
И, тем не менее, Джулия отказалась от приема лекарств. Проснувшись на следующее утро, я обнаружил Джулию бродящей по спальне и излагающей свою оживленную беседу с дьяволом. С меня было довольно. Мы с родителями Джулии, которые к тому времени приехали в город, отвезли ее в отделение экстренной медицинской помощи клиники Kaiser Permanente. В этой клинике не оказалось психиатрического стационара, и они направили нас в Мемориальную больницу Святого Франциска в центре Сан-Франциско, где Джулию приняли. Мы все думали, что ее госпитализация в психиатрическом отделении будет недолгой. Джулия примет немного лекарств; ее мозг очистится в считанные дни, возможно, часы. Она вернется в свое первоначальное состояние – с целью стать директором по маркетингу и матерью троих детей до 35 лет.
Эта фантазия разбилась вдребезги в приёмном покое. Джулия не вернется домой ни сегодня, ни завтра. Глядя сквозь стеклянное окно на новый, ужасающий дом Джулии, я спрашивал себя: «Что, черт побери, я наделал?» В этом месте полно потенциально опасных людей, которые могут разодрать в клочья мою красавицу-жену. Кроме того, она же не сумасшедшая. Она просто давно не спала. У нее стресс. Возможно, она беспокоится за свою работу. Нервничает из-за перспективы стать мамой. Никакого психического заболевания.
Тем не менее, моя жена была больна. Острый психоз, по определению врачей. Она практически постоянно находилась в галлюцинаторном состоянии, захваченная неослабевающей паранойей. В последующие три недели я навещал Джулию каждый вечер, в часы посещения, с 7.00 до 8.30. Она разражалась неразборчивой болтовней о небесах, аду, ангелах и дьяволе. Очень мало из того, что она говорила, имело смысл. Однажды я подошел к комнате Джулии, а она увидела меня и сжалась на кровати, монотонно повторяя: Voglio morire, voglio morire, voglio morire — я хочу умереть, я хочу умереть, я хочу умереть. Сначала она шептала сквозь зубы, потом стала агрессивно вопить: VOGLIO MORIRE, VOGLIO MORIRE, VOGLIO MORIRE!!! Я не уверен, что из этого напугало меня больше: как моя жена желает своей смерти криком или шёпотом.
Кратко об истории создания произведения
Первые попытки напечатать произведение окончились провалом. Никто из издателей не решался вывести в свет опус с непристойным содержанием. И все же роман «Лолита» впервые опубликован в 1955 году в одном из парижских издательств, специализирующихся на выпуске пикантной литературы.
Поначалу реакция на него была сдержанная, покуда данная литературная вещь не попалась на глаза некоторым английским критикам. В прессе стали появляться гневные статьи по поводу аморального сюжета книги, «Лолиту» называли «грязной книжонкой», «порнографией», и дальнейшая ее судьба виделась незавидной.
Однако оголтелая критика только прибавила интереса публики к произведению. Первая публикация в Америке разошлась с бешеной скоростью. А спустя немного времени книга и вовсе стала бестселлером.
Кстати, на русский «Лолиту» перевел сам автор, правда, в Советском Союзе такое не могло быть напечатано априори, в свет не выпускалась зарубежная литература даже более невинного наполнения. Впервые в СССР самый известный роман Набокова вышел в период перестройки, в 1989-м.
Елена:
Это был 2004 год, Волгоград. Когда я туда попала первый раз в 8 классе, психиатр была настолько некомпетентна, что решила самовольно, что меня дома бьют, и решила «взять на понт» моего опекуна, сказав ей, что я об этом рассказала (и об этом я узнала только после выписки). Из-за этого после моей выписки дома меня начали презирать, что я наврала и оклеветала свою тетю, началось постоянное ежедневное тыкание носом в это и психологическая травля, которая довела меня до второго срыва и госпитализации.
Во время самого пребывания мне очень нравилась одна санитарка, которая сидела у дверей нашей шестой палаты и следила за нами, чтобы никто не вышел. Я сидела у порога, мы с ней общались и разгадывали сканворды. Через неделю пребывания только благодаря ей я и начала говорить, ибо сама доктор мне казалась агрессивной и неадекватной.
Есть стала только, чтобы не делали капельницы, делали грубо и больно — привязывали к кровати, все руки были в синяках, иголкой тыкали несколько пока попадут в вену (в месте уколов тоже были жуткие синяки и шишки).
Было интересно проходить всякие тесты, практикующаяся там девушка забирала на них раз в день на час примерно.
Благодаря препаратам, которые давали, можно было легко пролежать целый день и ночь почти без движений и глядя в потолок, пока не было той санитарки. Рядом лежала привязанная постоянно девушка лет 20, в комнате был постоянный запах мочи, ибо она писалась, и никто не менял ей белье целый день. Да и матрас, наверное, не дал бы уйти этому запаху.
После шестой палаты можно было выходить днём «гулять» на балкон размером примерно 3х3 человек по 10, после ужина до отбоя в комнате отдыха включался телевизор, каналы переключать было нельзя, и приходилось смотреть только русские сериалы про березы и поля.
Александр Пелевин
В оформлении текста использованы кадры из фильма «Пролетая над гнездом кукушки»
На обложке — эпизод из фильма «Планета Ка-Пэкс»
Евгения:
Моё лечение от большого депрессивного расстройства началось в конце прошлого года. Расстроились отношения с супругом, кинул один из лучших друзей, перенесла операцию, все вокруг умирали. Всё было весьма погано, и когда я уговорила специалистку в одном психиатрическом центре Москвы меня принять — конец года, бешеные очереди, мест не было, я просто позвонила из фудкорта и орала в трубку, захлебываясь слезами, что вот скоро новый год, время, когда количество суицидов растет и что я что-то с собой точно сделаю.
Я думала, что всё будет так: мы сейчас поболтаем, я поплачу на кушетке, мне выпишут таблеточки и я где-то раз в две-три недели буду за 3500 ездить к ней на беседу, и все будет хорошо. Не тут-то было.
Выслушав меня, мне задали массу общих вопросов про мое состояние, а потом весьма озадаченно удалились в соседний кабинет, откуда психиатр вышла с направлением в кризисный центр при 20 ГКБ имени Ерамишанцева. Про КЦ я читала до этого на «Медузе», и, конечно, не думала, что когда-либо там окажусь как пациентка.
На следующее утро я отправилась туда в какой-то рваной кофте, не причесавшись, не накрасившись, зареванная полностью. Улыбчивая доктор меня встретила, поговорила со мной и предложила госпитализацию.
Оказавшись в больнице, я сразу обратила внимание на гнетущую обстановку. Мою кровать подписали, у окон не было ручек — ручки были только у санитарок, и окна открывались только во время проветриваний по запросу
Я еще думала, какая злая ирония, что психиатрическое отделение находится на самом высоком этаже больницы.
На окнах в туалете стояли решетки. Уборные — без защелок. Душевая — тоже. Пока мы с молодым человеком ждали, пока меня оформят, периодически из разных углов отделения доносилась мелодия Don’t worry be happy — это оповещение о том, что кому-то из пациентов нужна помощь медсестры — ну, капельница закончилась, например, или еще что-то.
Меня положили в одну палату с юной девушкой, вокруг нее хлопотали родители. Когда они ушли, мы разговорились, познакомились поближе и рассказали друг другу свои истории. У девочки с собой покончил ее молодой человек, и, конечно, она винила во всем себя.
Поначалу девочка часто плакала у меня на плече, мы сидели обнявшись, она рассказывала много приятных и веселых историй про своего погибшего парня и неизбежно срывалась в истерику, я бежала за медицинской помощью, чтобы девочке дали лекарство или микстуру.
В КЦ разрешали брать с собой все, что угодно — книгу, ноутбук, телефон, хоть мольберт. Я взяла пару книг, скачала на мобильник Твин Пикс, взяла с собой инструменты для рисования.
Но ничего не получалось делать: атмосфера в больнице и лекарства очень утомляют, ты постоянно хочешь спать или валяться. У меня не было сил даже тупить в социальные сети или листать дурацкие мемы, я моментально вырубалась.
Три недели в больнице не прошли даром. Я ушла посвежевшей, чуть более радостной, и я была счастлива выписаться из этой гнетущей атмосферы и свободно жить. Где-то через две недели я уволилась с работы и уехала в Петербург, оттуда уехала в свой родной город, так как поняла, что все же очень устала. Лечение я стала продолжать уже у себя.
Некоторое время назад я снова стала пациенткой психбольницы. Ушла я туда со скандалом: у моей матери достаточно стигматизированное отношение к психическим заболеваниям, на этой почве мы сильно поругались.
Мать обвиняла меня в том, что я бросаю коллег, ложась на больничный, что я подвожу всех, не хочу работать, и что я вообще уже почти год лечусь и нет результата — как будто я этом виновата я. В психбольнице было хорошо, правда, я провела там в этот раз всего несколько дней: меня угнетало, что я здесь, а моя мать на меня злится, что я валяюсь в палате одна под капельницей, а мои коллеги вкалывают — я не могла избавиться от чувства вины и где-то на четвертый день своего пребывания там я выписалась.
Лежала я вполне себе комфортно: мне подобрали идеальное меню с учетом моих аллергий, в моей палате больше никого не было, в отделении были всякие прикольные ништяки типа сенсорной комнаты — можно было рисовать всякое разное на песке, смотреть на голографические изображения, ходить по каким-то плиточкам с разной текстурой и валяться в больших таких креслах-мешках.
Более того, в отделении живет настоящий попугайчик-корелла, он весело чирикает, и когда по утрам медсестра совершает обход с тонометром и градусником, птиц летит за ней, поднимая всем настроение. Я жалею, что прервала лечение, и надеюсь в обозримом будущем его завершить.
Поворотный момент
В последний вечер в больнице мне захотелось на прощание увидеть своего врача и я начала подниматься на последний этаж. Вдруг я услышала, как двое человек ругаются. Из-за любопытства и отсутствия развлечений целых двух недель в больнице, я стала подниматься медленнее. И тут я поняла, что слышен Лёшин голос. Он разговаривал к какой-то девушкой на повышенных тонах. Она его поливала грязью, что он никчемный и не на что не способен. Мне стало обидно за него. Не выдержав, я зашла на этаж и, глядя ей в лицо, сказала:
— Вы глупая женщина, и не смейте даже голос повышать на Лешу!
— Ты кто такая? – очень злостно спросила она.
— Я его девушка.
Фото — Парень и девушка вместе
Сама не ожидала от себя такого. Произнеся слова, я подошла к врачу и взяла его за руку, как будто мы вместе. Очень боялась, что он отстраниться, и я буду выглядеть глупо. На душе кошки скребли, зачем я влезла, шла бы своей дорогой, и было бы все хорошо. А он не отстранился, а еще крепче взял меня за руку. Та девушка обомлела. Сказав на прощание гадостей, она ушла. А мы так и остались стоять молча, держась за руки. Он только мне проговорил «спасибо».
Было поздно, и на этажах горел свет только в некоторых частях. Мы пошли на наше место, где было темно и проговорили несколько часов. Под утро он проводил меня в палату, но я так не заснула.
Вызволение из больничного ада
Жестокое обращение со стороны персонала усугублялось отвратительным качеством продуктов, которыми приходилось питаться пациенткам — притом что доктора и медсестры питались не в пример лучше.
Постепенно над головой Блай стали сгущаться тучи — мисс Грэйди была очень недовольна «чертовой девкой», которая «никогда не забывает нажаловаться докторам». На счастье Нелли, обследовавший ее доктор Ингрэм снизошел до просьбы Блай и велел перевести девушку в другое отделение, «более спокойное», что и спасло журналистку от расправы.
Когда Блай провела в лечебнице десять дней, на остров Блэкуэлл прибыл адвокат Питер А. Хендрикс, которого отправил туда редактор New York World. Он сообщил руководству клиники, что его прислали друзья Нелли Браун, желающие взять ее под свою опеку — в том случае, если та согласится. Когда об этом сообщили Блай, она немедленно изъявила согласие — как пишет девушка, «с великой радостью». Нелли попросила адвоката немедленно отправить ей что-нибудь съедобное, как только он вернется в город, и стала с нетерпением ждать освобождения. Тем не менее Блай признавала, что, когда пришло время возвращаться в большой мир, она покидала Блэкуэлл не без грусти. Ее печаль была вызвана сожалением о судьбе тех своих товарок по несчастью, которых, в отличие от нее, спасти было некому.
Валентина:
Это было в прошлом году. Началось всё с того, что психиатр из ПНД сообщила мне, что всё, что она может для меня сделать, — это вызвать санитаров и направить меня в психбольницу прямо на месте, а я была не в том состоянии, чтобы отказываться. На месте мне разрешили сделать один звонок, после чего забрали все вещи, выдали пижамку, вкатили феназепам, и следующие три дня я не помню.
Курящим было тяжело — сигареты выдавались за общественно-полезные работы типа мытья пола, работы в столовой и всякого такого.
У меня украли книгу! Причём выбрали сборник эстонских новелл, которые, по признанию глубоко интересующегося, не читает вообще никто (глубоко депрессивные истории о деревенских жителях эстонских болот). Так выяснилась настоящая целевая аудитория!
Посетители могли приходить два раза в неделю и приносить вкусную еду (из списка разрешённой). Однажды мне принесли несколько кусков мяса и термос кофе (вообще запрещённого, но, видимо, не слишком строго), и мне удалось протащить их одной женщине, которую никто не навещал, и поэтому её не пускали в зал свиданий. Она заплакала и сказала, что уже два года не видела жареного мяса. Она же рассказала историю своей жизни в другой психбольнице, по которой было ясно, что мне повезло невероятно.
На самом деле, действительно повезло. Я восхищаюсь терпением медсёстр, которые в целом вели себя по отношению к пациентам достаточно корректно. На территории больницы есть поликлиника, в которой всем пациентам проводили кучу разных обследований и анализов (ура, у меня нет ВИЧ и чего-то ещё). В конце концов, мне расхотелось бросаться с двадцать пятого этажа и захотелось жить.
Начало болезни
Мы встретились, когда нам было по 18. Мы поженились, когда нам было по 24. Когда нам исполнилось по 27, я отвез свою жену в психиатрическое отделение впервые.
Когда я впервые увидел свою будущую жену, идущую по кампусу Джорджтауна, я глупо крикнул: «Buongiourno Principessa!» Она была итальянкой – шикарной, и слишком хорошей для меня, но я был бесстрашен и, к тому же, влюбился буквально сразу. Мы жили в одном общежитии для новичков. Ее улыбка была bello come il sole (прекрасна как солнце) – я сразу же немного выучил итальянский, чтобы произвести на неё впечатление – и через месяц мы стали парой. Она заходила ко мне в комнату, чтобы разбудить меня, когда я просыпал занятия; я привязывал розы к её двери. У неё был прекрасный средний балл; у меня был ирокез и лонгборд Sector 9. Мы были в восторге от того, как это потрясающе – ты любишь, и тебе отвечают взаимностью.
Через два года после окончания университета мы поженились, нам было всего по 24 года, многие из наших друзей всё ещё искали свою первую работу. Мы упаковали свои пожитки в общий фургон и сказали водителю: «Езжай в Сан-Франциско. Адрес мы тебе дадим, когда сами будем знать его».
У Джулии был определенный жизненный план: стать директором по маркетингу в компании, связанной с модой, и родить троих детей до 35 лет. Мои цели были менее жёсткими: я хотел заниматься боди-серфингом в волнах Океанского пляжа Сан-Франциско и наслаждаться работой преподавателя истории в старшей школе и тренера по футболу и плаванью. Джулия была собранной и практичной. Моя голова часто была в облаках, если не была погружена в воду. Через несколько лет брака мы заговорили о рождении первого из наших троих детей. К третьей годовщине свадьбы наша пленительная юность трансформировалась в пленительную зрелость. Джулия добилась работы своей мечты.
Анна:
Я лежала несколько раз. Сначала в отделении пограничных состояний с анорексией и булимией, потом с тем же в психиатрии в женском отделении. Потом лежала в психиатрии опять же с биполярным расстройством, потом с расстройством личности и самоповреждениями в анамнезе.
Первый раз лежать было довольно интересно и пугающе. Люди, которые говорят не понятно с кем, женщина, прыгнувшая с третьего этажа.
Спасло то, что встретила там свою знакомую, и с ней уже было веселее. Тогда я первый раз ударила женщину на много лет старше меня. Была ночь, она начала бить меня полотенцем и называть дитём дьявола. Пришлось ударить. Медсёстры, кстати были не против. Её ещё привязали потом. Но я тогда уже спала под снотворным.
Ещё спасала музыка. Сидеть в курилке и петь песни, рассказывать истории — всё это помогало отвлечься от больничных стен и таблеток, что вызывали тошноту.
За сигареты приходилось работать и помогать санитаркам — мыть туалеты, палаты, перестилать грязные кровати.
Порой было грустно, от того, что молодые девушки, лежавшие там с глубокими переживаниями — не могли выйти из всего этого и просто еще больше сходили с ума.
В итоге — не сказала бы, что всё как рукой сняло. До сих пор маниакальная привязанность к некоторым вещам. Ну и самоповреждения.
Хотя уже стало немного лучше, потому что стало всё равно на окружающих и проблемы. Сейчас проще ко всему отношусь. Нет времени особо на переживания.
Необычная журналистка
Элизабет Джейн Кокран (позже она слегка изменила свою фамилию и стала писать ее Кокрейн) родилась 5 мая 1864 года в США, в окрестностях Питтсбурга. Появилась она на свет в семье рабочего, позже ставшего торговцем и умершего, когда дочери исполнилось всего шесть лет. Дед девочки был выходцем из Ирландии, а представителям этой нации принято приписывать силу воли и упрямство, которыми в полной мере оказалась наделена и Элизабет. Получить высшее образование ей не удалось из-за недостатка средств в семье — и дальнейшую судьбу девушки предопределил случай. Как-то на глаза ей попалась статейка под названием «На что годятся девочки», опубликованная местной газетой «Питтсбургская рассылка». Морализаторские тезисы автора о том, что женщины, дескать, предназначены для того, чтобы рожать детей и вести домашнее хозяйство, вызвали у Элизабет отторжение.
Нелли предпочитала браться за трудные и даже опасные темы. Так, она сделала серию разоблачительных материалов о тяжелых условиях, в которые ставят женщин-работниц владельцы фабрик, после чего эти бизнесмены стали засыпать редакцию газеты угрозами.Желая уберечься от неприятностей, Мэдден перевел дерзкую молодую особу в другой отдел и поручил ей писать про моду, общество и садоводство — обычные по тем временам темы для женщин-журналистов. Нелли была этим недовольна. Ей исполнился 21 год, и она, по ее словам, «хотела делать то, чего не делала раньше ни одна девушка». Нелли уволилась из газеты и стала журналистом-фрилансером.
Как проходит лечение и терапия?
Многие не понимают, как выглядит терапия в государственной клинике. Во-первых, это работа с психотерапевтом.
— В больнице, в окружении депрессивных — как это поможет? Здесь раз в два дня вы работаете с психотерапевтом. Таблетки тут бесплатно. Не надо искать деньги, что тоже весьма успокаивает. Лучше в окружении грустных лечить себя под присмотром врачей, чем выпилиться в окружении веселых, — рассказывает девушка.
Во-вторых, это медикаментозное лечение.
— Таблетки не разрушают вашу личность. Во время депрессии нет сил даже встать с кровати, что уж говорить о терапии. Таблетки не лечат депрессию. Таблетки нужны,чтобы искусственно поддерживать человека. Чтобы были силы на терапию. Это как депрессивный Терафлю. Тупо симптомы снимает, — рассказывает Таня.
При этом внутри человека ведется серьезнейшая работа, победить депрессию не так уж и просто.
— Мозг сопротивляется терапии. Для него перестать страдать спустя годы — выход из привычной зоны комфорта. Вы возненавидите психолога и все вокруг. Мозг будет вас убеждать: «Брата-а-а-н, нам это не нужно. Пойдем отсюда, тебе не помогут. Тут, на дне, мягко. Брата-а-а-н». Эти отношения надолго. Нужно это знать и настраивать себя. Терапия — труд. На нее уйдут годы. Каждый день — борьба. Постоянная борьба. Не опустить руки очень тяжело. Но эта жизнь стоит того, — делится девушка.
Девушка признается, что терапия поменяла многие свои установки.
— Копаясь в себе, будьте готовы потерять себя. Это страшно. Ваш мир перевернется. Например, я поняла, что всю мою жизнь любовь=страдание. Я влюблялась в тех, кто меня обижал. И для меня страдание и самопожертвование=комфорт. С ужасом осознала, что не знаю ничего ни о счастье, ни о любви. Как ни странно, в мозгу уживаются постулаты, противоречащие сами себе. Ковыряться в этом нужно только вместе с врачом. Вы офигеете от своей амбивалентности, — делится Таня.
Девушка призывает всех, у кого есть подозрения на депрессию, тщательно обследоваться.
— Сдайте все анализы, обследуйте свой организм. Ничто так не подпитывает депрессию, как болезни.
А если терапия не помогает, то значит надо тщательней подойти к выбору врача.
— Не все врачи — профессионалы. В первую очередь они люди. У вас может не пойти с ними контакт. Если у вас изначально нет ни малейшей симпатии к врачу,ли спустя долгое время вы понимаете,что вообще ничего не меняется, меняйте врача, — советует Таня.
Девушка советует не отрицать свою болезнь, а как можно быстрее найти помощь и поддержку.
— Не бойтесь рассказать о своих чувствах. Вы платите деньги, чтобы вас слушали. Не отрицайте свое состояние. Не слушайте знакомых. Отрицать существование депрессии — как отрицать ВИЧ. Люди умирают из-за нее. Если вам кажется, что она у вас есть — срочно идите к психотерапевту. Не бойтесь идти к врачу! Я сейчас жива только благодаря своевременному вмешательству врачей. Спасибо, — подытоживает девушка.
Окончание — начало нового
Выписавшись, мне было тяже от того, что больше не могу с ним общаться, а я так привыкла к нему.
Через пару дней мне позвонил незнакомый номер, оказалось, что Леша нашел в карте мои данные. Мы встретились и больше не расстаемся. Он пригласил меня в парк, мы целый день катались на каруселях, ели вату и были счастливы, как дети. Вечером, гуляя вдоль реки, он меня поцеловал. Мне были приятны его прикосновения губ, я чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Мы не стали долго ждать и сразу съехались жить вместе. Он оказался очень заботлив, что я очень ценю в нем. Надеюсь, у нас все получится в будущем.
Анатолий:
Лежал в учреждении с желтыми стенами три недели 9 лет тому назад. Ложился по своему желанию. Был в состоянии овоща под препаратами, но помню, что особенно никто там не выделялся, кроме двоих — один был натуральной обезьяной, орал, кричал, чесался.
А другая, из соседнего женского отделения, была совсем не от мира сего и что-то у всех часто спрашивала, но было не разобрать, что именно. Отделение было платным, но еда там была самая отвратительная в моей жизни. Это я запомнил хорошо. Ну и вспоминаю, как все врачи ходили с руками в карманах халатов. Там они держали ручки от дверей в отделение — просто так выйти оттуда было нельзя.
Лечился от ОКР, но в итоге оказалось, что диагноз совсем другой. Но это уже сильно позднее и в частной клинике. Тогда стало лучше, ремиссия длилась до 2012 года.
Ольга:
Я легла в больницу осенью пятнадцатого года. У меня были тревожные состояния, суицидальные мысли, апатия и черт знает что еще. В какой-то момент моя семья заволновалась и погнала меня к психиатру.
Со мной провели ряд стандартных тестов, решили, что все печально и надо класть, потому что это будет самым эффективным решением. Я расстроилась по этому поводу, потому что мне не хотелось жить вне дома, но сама больница ужаса у меня не вызывала.
При приеме со мной поговорила заведующая отделением, взяла честное пионерское, что я не пойду самоубиваться. Сразу назначили таблетки, кроме этого я в первый вечер умудрилась подхватить ротавирус, поэтому всю ночь меня рвало.
Потом на фоне этого случилась истерика, которую, возможно, начали снимать транквилизаторами, а может мне их дали еще до. Короче, сочетание транквилизаторов и ротавируса — оно такое себе.
Когда приходил молодой человек — я просто очень удовлетворенно выходила поспать к нему на плече в коридор.
Нет, я пыталась поговорить, но выходило у меня недолго. Сутки делились на: «Ура, я нормально посплю!» и «Опять мне будут мешать спать!». А потом я отошла и стала вливаться.
Я попала в достаточно беззубую версию психбольницы, там не было никого, кто был похож на карикатурного психа: не было буйного отделения, никого с бредом. Условия тоже мягкие: посещения каждый день, после первой недели можно было уходить гулять (доехать до Невского, выпить кофе и вернуться проблемы не составляло), так что пара моих соседок как-то умудрились даже употребить алкоголь.
Нам говорили названия таблеток, поэтому при каждой смене назначения человек начинал неистово гуглить, как работает то, что ему назначили и ОТ ЧЕГО ОНО? Иногда удавалось услышать что-нибудь про товарища возле кабинета врача, когда приходил чей- то родственник, например.
Насчет таблеток. С таблетками все весело, потому что, насколько я знаю, система такая: диагностировать заболевание точно — это дорого, поэтому ставят что-то вроде приблизительного диагноза, опираясь на не очень большое количество анализов и то, что говорит сам человек, а потом просто перебирают таблетки, пытаясь понять, какие помогают.
В итоге человек получает набор таблеток, с которыми можно жить. В связи с этим мне однажды повезло: очередная комбинация таблеток вызывала у меня неконтролируемый тонус мышц (это вот то, что я чувствовала, а не термин, если что).
Сестра сказала, что все ок, и пошла накапывать мне капель Морозова. Потом я заметила, что у меня осанка как у балерины. «Всегда мечтала, — говорю я сестре, — о хорошей осанке. Но по-моему тут что-то не то.» Медсестра сказала, чтобы я шла в палату. Идти в палату оказалось еще веселее, потому что спину начало неестественно отгибать назад, а бонусом начало косить челюсть. Вниз и вбок. Все пациенты впечатлились тем, что сестры пытаются отпоить травяными каплями человека, которого медленно, но верно складывает пополам через спину.
Я бы посмеялась над комичностью ситуации, но мне было не до того- челюсть выгнулась настолько, что начала ощутимо болеть. Я пыталась рукой поставить ее на место, чтобы дать мышцам отдохнуть, но сильно это не помогало. В итоге дежурный врач вызвал меня к себе, меня отвели и посадили перед ним.
В итоге мне вкололи фенозепам, и меня попустило. Зачем было пугать меня другой больницей и где эта больница — я не в курсе.
Уже позже мне дали больше галоперидола, чем надо. Это сложно описать, это нужно чувствовать. Представьте, что ваш мозг тошнит. Представили? Вот, а я еще научную литературу про сербов пошла читать. По внутренним ощущениям мозг все время тормозит, но при этом хочет что-то делать. И жить мне пришлось с этим три дня, потому что назначили мне это дело в пятницу, и врач упер на выходные. Все было очень сложно.
В целом не могу сказать, что я лежала в плохом заведении. Сестры по большей части были адекватные, врачи были обычными российскими задерганными врачами, на которых тогда еще свалилась дополнительная нагрузка. Некоторые таблетки я до сих пор пью, конкретно карбамазепин, и с некоторыми соседками оттуда я до сих пор общаюсь.
Начало истории
Когда привезли в больницу, меня осматривал молодой врач Алексей Юрьевич… Леша… На внешность довольно привлекательный, из-за этого я смущалась отвечать на его вопросы, так как все они касались моего пищеварения. Он смотрел на меня с таким серьезным взглядом, а вопросы совсем не подходящие, как мне показалось, к месту. «Вот бы мы встретились в другой обстановке» — думала я.
Всю ночь он приходил ко мне в палату и проверял меня, мне это льстило, и каждый раз я пыталась изобразить на лице и красоту, и непринужденность, хотя на самом деле было плохо. Утром мне разрешили прогуляться по корпусу, что я с удовольствием сделала. Помню, как сильно хотелось кофе. Пить, конечно, нельзя было, но вот вдохнуть аромат жуть как хотелось.
На самом верхнем этаже практически никого не было, вот я и побрела в дальний угол к кофе-машине. Там сидел мужчина со стаканчиком и смотрел в окно. Он даже не двигался. Приблизившись, я узнала в нем моего врача. «Как-то неловко получилось» — подумала я. Пришлось поздороваться. А он даже не отреагировал.
Ну что же, не хочет здороваться — не надо. Я села на скамейку и погрузилась в свои мысли. Украдкой я поглядывала на него. Видимо у него были проблемы, так как взгляд был каменным, и кофе оставалось в руках, он к нему даже не прикоснулся.
Он так простоял минуть двадцать. Потом развернулся, хотел уходить, но, увидев меня, остановился.
— Извините, я Вас не заметил.
— Ничего страшного, даже лучше, что не заметили, я сегодня не в ударе.
Он усмехнулся и я увидела улыбку на его лице. Не могу объяснить, что мной подвигло, но я сразу проговорила:
— Посидите со мной.
В тот момент я раз десять пожалела о сказанном. А он взял и сел рядом. Но мы молчали. В этом не было ничего напряженного, мне даже понравилась находиться с ним. Потом он поблагодарил меня, и предложил завтра здесь вместе посидеть.
Фото — Парень и девушка сидят рядом
Наверно, для многих это кажется абсурдным – просто сидеть рядом двум незнакомым людям, но нам было хорошо, просто хорошо на душе.
На следующий день я увидела его на том же месте и просто присела рядом. Он думал о своем – я о своем. Так мы приходили на наше место несколько дней и вместе молчали. За это время я привыкла к нему, хотя мы даже не разговаривали.
По истечению недели на нашем месте мы впервые заговорили. Начал он. Он рассказал, что недавно расстался с девушкой, вернее она его бросила. Переносит это тяжело и ни с кем не хотел разговаривать. Мы разговаривали как друзья, не как девушка с парнем. Возможно, он меня не воспринимал всерьез из-за разницы в возрасте, он старше на 6 лет, да и я студентка.
Так проговорили целый час, потом ему нужно было идти на осмотр больных. Почти каждый день мы встречались и рассказывали друг другу истории из жизни. Мы и плакали и смеялись – делились всем накипевшим.